я читаю..

Демократы не читают книжек, Лэнг. Народ не читает книг. Народу плевать на философию. Народ волнует только одно. Все, что народу нужно от своего правительства, - это зарплата, которая все растет и растет. Год от года, они хотят, чтобы зарплата становилась все больше и больше. Стоит ей остановиться - и народ моментально устроит себе другое правительство. Вот чего хочет народ. Вот чего он хотел всегда, во все времена. Вот, друг мой, что такое демократия.

Я проснулся. Что означало, что я все-таки уснул. Правда, понятия не имею, когда это произошло. Первая мысль в момент пробуждения - в доме пожар.
Выпрыгнув из постели, я понесся на кухню. Ронни жарила бекон на сковородке. Дым резвился в солнечных лучах, а где-то поблизости трещало Радио-4. Ронни была в моей единственной чистой рубашке. Поначалу я даже слегка разозлился, так как берег рубаху для особого случая - например, к совершеннолетию моего внука, - но рубашка ей очень шла, так что я решил промолчать.

Есть более важный и серьезный вопрос, на который должны обратить внимание христианские церкви наших дней. Апостол Павел говорит: «Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3:12). Почему же эти гонения стихли? Единственная причина: церковь настолько приспособилась к мирским стандартам, что не встречает больше никакого сопротивления. Религия наших дней утратила чистоту и святость, отличавшую христианскую веру во дни Христа и Его апостолов. В настоящее время христианская вера пользуется такой популярностью в мире по той лишь причине, что величайшими истинами Слова Божьего пренебрегают, что в церкви так мало жизненного, практического благочестия, что там господствует дух компромисса с грехом. Если бы в христианской церкви возродилась вера и сила ранних христиан, то ожил бы и дух гонений; огонь преследований возгорелся бы тогда с новой силой.

Петр говорит: «Прошу вас... удаляться от плотских похотей, восстающих на душу» (1 Петр. 2:11). Всякое удовлетворение греховного желания снижает и духовные, и умственные способности, притупляет восприятие, так что Слово Божье или же Дух Святой не производит должного впечатления на сердце. Павел обращается к коринфянам: «Очистим себя от всякой скверны плоти и духа, совершая святыню в страхе Божием» (2 Кор. 7:1). А к плодам Духа – «любви, радости, миру, долготерпению, благости, милосердию, вере, кротости» – он присоединяет «воздержание» (Гал. 5: 22, 23).

Оставляя без внимания эти вдохновенные слова, сколько христиан сегодня разрушают свое здоровье в погоне за наживой или в угоду моде! Сколько оскверняют в себе образ Божий объедением, пьянством и недостойными развлечениями. И Церковь, вместо того чтобы порицать эти пороки, слишком часто поощряет зло, взывая к аппетиту, корыстолюбию и жажде удовольствий ради обогащения своей сокровищницы, которую способна наполнить любовь ко Христу. Если бы Иисус зашел в современные церкви и увидел бы там празднества и нечестивую торговлю, прикрываемую внешней набожностью, то разве не изгнал бы Он этих осквернителей, как Он изгнал из храма менял?

Апостол Иаков говорит, что «мудрость, сходящая свыше», во-первых, чиста. И если бы ему пришлось встретиться с таким «христианином», который произносил бы имя Иисуса устами, оскверненными табаком, и который весь был бы пропитан этим запахом и отравлял воздух, вынуждая окружающих вдыхать яд, – если бы апостол столкнулся с этой привычкой, столь противоречащей чистоте Евангелия, разве не осудил бы он ее как «земную, душевную и бесовскую»? Рабы табака, полагая, что достигли полного освящения, надеются оказаться на небе, но Слово Божье ясно говорит, что «не войдет в него ничто нечистое» (Откр. 21:27).

В настоящее время в небесном святилище идет суд. Он длится уже много лет. (адвентисты полагают, что согласно пророчествам начался он в 1844 г. с рассматривания жизни Адама и постепенно продвигается через всех умерших вплоть до сегодняшнего дня - прим. krre). Скоро – никто не знает когда – начнут рассматриваться дела живых. И тогда во внушающем трепет присутствии Бога наша жизнь будет подробно изучена. Каждая душа должна понять слова Спасителя: «Смотрите, бодрствуйте, молитесь; ибо не знаете, когда наступит это время» (Мк. 13:33). «Если же не будешь бодрствовать, то Я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя» (Откр. 3:3).

Когда окончится следственный суд, будет решена участь каждого – на жизнь или на смерть. Время испытания окончится незадолго до Второго пришествия Христа на облаках небесных. Христос, взирая на это время, говорит: «Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и снятый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (Откр. 22:11, 12).

Праведники и нечестивые по-прежнему будут жить на земле в смертном теле: они будут сеять и строить, есть и пить, совершенно не подозревая о том, что в небесном святилище уже вынесен окончательный, бесповоротный приговор. Перед потопом, после того как Ной вошел в ковчег, Господь закрыл за ним дверь ковчега, а нечестивые остались вовне, но еще в течение семи дней люди, не зная, что их участь предрешена, продолжали вести беспечную, беззаботную жизнь, насмехаясь над предостережениями о надвигающемся суде. «Так, – говорит Спаситель, – будет и пришествие Сына Человеческого» (Мф. 24:39). Безмолвно, как крадущийся в полночь вор, придет решающий час, когда определится участь каждого, и грешники навсегда будут лишены предлагавшейся им милости.

«Итак, бодрствуйте... чтобы, пришед внезапно, не нашел вас спящими» (Мк. 13:35, 36). Как рискуют те, кто, устав бодрствовать, снова погружается в развлечения этого мира! В тот час, когда деловой человек будет занят погоней за наживой, любитель удовольствий будет искать удовлетворения своих желаний, а раба моды приводить в порядок свой наряд, в тот самый час Судья всего мира произнесет приговор: «Ты взвешен на весах и найден очень легким» (Дан. 5:27).

Это мой мир.
Щедрый и безграничный, шумный и безалаберный. Человеческий. Он станет
лучше, изменится вместе с нами, только надо верить в это. Не блуждать в
лабиринтах, когда выход рядом. Не влюбляться в отражения, если рядом живые
люди.
И, может быть, следующий гость глубины не станет единственным
Неудачником, не умеющим стрелять в людей.

- А где красная роза?
Это было страшнее всего - повернуться и посмотреть на Вику. Труднее,
чем все подвиги в виртуальном мире...
Она была именно той девушкой, которую я рисовал. Той, что улыбалась
мне с экрана по утрам. Той, что жила в моих снах.
Только волосы чуть светлее, а стрижка чуть короче, и глаза не смеются
- они испуганные... как и у меня сейчас. Но это моя Вика. Перепуганная
насмерть девушка, в джинсах и легкой курточке, с сумкой через плечо.
Мы оба жили в своих настоящих телах, погружаясь в глубину. Лучшая в
мире маска - собственное лицо.
- Эту розу еще растят, - говорю я.
Вика чуть-чуть расслабляется.
- Я боялась... вдруг ты пообещаешь ее нарисовать.
- Нет уж, - шепчу я. - Хватит нарисованных цветов...
Я беру ее за руку. Мы постоим так секунду, глядя друг другу в глаза.
Прежде чем пойти домой.

Отражения, кривляясь,
Вырываются на волю,
Хладнокровно улыбаясь
Или плача, но без боли...
Зеркала следят за нами,
Научившись даже слушать,
Быть и мыслями, и снами,
Искажая наши души.
Тонут в зеркале желанья,
Замедляются движенья....
Нас отдали на закланье,
Нас поймали отраженья...
Мы верим им и тянемся вперёд,
Иллюзия скрывает тени зла.
И наш двойник кривит в усмешке рот,
У нас воруют души зеркала.
И так легко – порезаться о край.
Об острый край и остаётся боль.
И шепчут зеркала: «не разбивай».
В нас заменяя холодом любовь.
Мир отражений вязок и жесток,
Он рвётся из разбитого стекла.
И страшно – вдруг ещё придёт их срок,
И завладеют миром зеркала.
И вырвется на волю Легион!
Фальшиво отражённых ими душ.
И мир наполнит звон… стеклянный звон…
Кто победит? Оркестр – сыграйте туш.

В детстве эта игрушка была у меня самой любимой.
Паззл как паззл. Собираешь картинку из сотен кусочков разной формы.
Только этот паззл был прозрачным. Тоненький пластик переливчатых
цветов, мутноватый - но если посмотреть на лампочку, то становится видна
раскаленная нить спирали.
Я собирала свой паззл почти полгода.
Я сама!
Он был не для детей, как я теперь понимаю, слишком уж большой. Пять
тысяч кусочков прозрачной пластмассы: малиновые и мраморные, лиловые и
шоколадные, лазурные и морковные, лимонные и багровые, маренго и мокрая
пыль, уголь и кармин. Картинка строилась неохотно, будто ее оскорбляло
быть собранной восьмилетней малявкой, упорно копошащаяся на полу в
детской. Родителям я строго-настрого запретила убираться в комнате -
ведь они могли разрушить возникающий под моими руками мир. Мама все
равно убиралась, аккуратно обходя паззл, но только когда я была в школе.
А из радужных кусочков возникала стена. Каменная стена древнего
замка, покрытая мхом, с выщербленной известью швов, с неяркой ящерицей,
распластавшейся под лучами солнца.
И витражное окно. Полупрозрачное, нереальное, за которым угадывались
смутные человеческие тени. Цветное окно, где рыцарь в сверкающих
доспехах склонился перед прекрасной дамой в белом платье. Паззл еще не
был закончен, но я уже могла часами любоваться рыцарем и его дамой. Меня
смущало, что доспехи рыцаря, блистающие и великолепные, оказались чуть
помяты, а кое-где - даже запачканы грязью. Меня удивляло лицо дамы - в
нем не было восторга, скорее - печаль и жалость. И все-таки я смотрела
на паззл, придумывая историю рыцаря и принцессы (ведь молодая дама могла
быть только принцессой!) Я решила, что рыцарь только что вернулся из
одного похода, и собирается на другой. Вот откуда вмятины и грязь на
доспехах, вот откуда печаль принцессы.
А разноцветные фигурки вставали на свои, единственно правильные,
места. Загоралась радуга над рыцарем и принцессой. Рука рыцаря сжималась
на рукояти меча. В светлых (как у меня!) волосах принцессы засверкал
самоцветами гребень. Ящерица на стене обзавелась подружкой.
Родители перестали улыбаться, глядя на мою борьбу с витражом. Теперь
и они любили тихонько постоять, глядя, как возникает цветное окно в
серой стене. Наверное, порой они замечали нужные фигурки раньше меня. Но
ни разу не подсказывали - так было заведено.
Я сама!
И настал день, когда я поняла - сегодня паззл будет собран. Осталось
еще не меньше полусотни кусочков. Самых сложных, почти неотличимых друг
от друга. Но я знала, что сегодня увижу картинку всю, целиком.
Я не стала обедать, а потом - ужинать. А мама не стала меня ругать,
только принесла чай и бутерброды. Я даже не заметила, как их съела.
Кусочек вставал к кусочку. Цветная мозаика слилась в узор.
И остался последний кусочек - я уже знала, какой. Прозрачный, с тремя
выступами. Вовсе не главный, всего лишь прозрачный кусочек между
склоненной головой рыцаря и тянущейся к нему рукой принцессы. Я
протянула руку, пытаясь найти его на ощупь, не отрываясь от картины.
Коробка с фигурками была пуста.
Потом я перевернула комнату вверх дном. Потом я плакала то на руках у
отца, то на коленях у мамы. Отец обещал, что напишет письмо в фирму,
выпустившую паззл, и мне обязательно пришлют недостающий кусочек. И даже
еще один паззл, в компенсацию. Мама перерыла мусорное ведро и вытряхнула
пылесос. Хотя и знала, что там ничего нет.
Поздно вечером я вернулась в свою комнату, к почти собранному паззлу.
Если не знать, что одного кусочка не хватает, то это было даже
незаметно.
Теперь я знала правду. Знала, почему так печально лицо принцессы, и
почему так безнадежно-устало склонил голову рыцарь. Им никогда не
коснуться друг друга. Между ними - пустота.
Я села на корточки, положила ладони на картинку. И повела левую руку
- к себе, а правую - от себя.
Стена замка треснула, ящерку разорвало пополам, рыцарь рассыпался
сверкающими кусочками доспехов, принцесса разлетелась белыми обрывками
платья.
Пурпур, ржа, охра, старая медь, беж...

Джессика была глубоко озадачена. Она заметила Ричарда, а заметив его, заметила и д'Верь. Было в этой паре что то знакомое: что то свербело у нее в голове, но никак не давалось и потому бесконечно раздражало.
Это напомнило Джессике рассказ матери о том, как та однажды встретила женщину, которую знала всю свою жизнь: училась в одной школе, сидела на собраниях приходского совета, устраивала лотерею на приходских праздниках – и как на одной вечеринке мать вдруг сообразила, что у нее вылетело из головы, как ее зовут, хотя она прекрасно знает, что ее мужа зовут Эрик и занимается он издательским делом, что у них есть собака, золотистый ретривер по кличке Майор. Даже рассказывая про этот случай, мать Джессики продолжала на себя сердиться.

Разумеется, на самом деле его имя не мистер Элис, но я с тем же успехом мог бы называть его и настоящим именем. Разницы никакой. Вы все равно о нем не слышали. Мистер Элис - один из десяти самых богатых людей в мире. Скажу вам вот что: вы и о других девяти ничего не слышали. Их имена не появятся ни в одном из списков ста самых богатых людей мира. Никаких там биллов гейтсов или султанов Брунея. Я говорю о настоящих деньгах. На свете есть люди, которым платят больше, чем вам за всю жизнь доведется увидеть, только за то, чтобы ни словечка не проскользнуло о мистере Элисе в газетах или по телику.

В этих одобрительных словах Артуру почудился тот же оттенок равнодушия, который накануне уловил он в тоне отца Эми и который вызвал в нем глубокий внутренний протест и возмущение. Не то чтобы они скупились на похвалы или не замечали того, что девушка для них делала; но по своей душевной лени они принимали ее заботы как нечто привычное и естественное - так же, как принимали все прочее в жизни. Казалось, хотя перед глазами у них было достаточно примеров для сравнения, они не видели никакой разницы между нею и другими, в том числе и собою; ее положение в семье представлялось им чем-то неотъемлемо ей присущим, как ее имя или возраст. Казалось, они вовсе не смотрели на нее как на существо, сумевшее подняться над атмосферой тюрьмы, но, напротив, считали, что она частица этой атмосферы, что она именно то, чем ей положено быть, и ничего больше.

Потом Толкователь взял Христианина за руку и ввел его в небольшую комнату, где на стульях сидело два ребенка. Старшего звали Нетерпение, младшего - Терпение. Нетерпение было очень беспокойным и недовольным, а Терпение сидело тихо. Христианин осведомился о причине недовольства старшего. Толкователь ответил, что их Воспитатель обещал им к началу будущего года драгоценные подарки, а Нетерпение хочет получить их немедленно, тогда как Терпение с радостью согласилось подождать... Тут кто-то вошел в комнату и вручил Нетерпению мешок с дорогими подарками. Но недолго был счастлив обладатель большого мешка. Уже через пару минут все было разбросано, разорвано и сломано. Терпение покинуло комнату с пустыми руками, но удалилось тихо, с ожиданием радости на челе.

- Растолкуйте мне, что все это значит? - попросил Христианин.

- Эти два мальчика символизируют два типа людей. Нетерпение - дитя мира, оно хочет все получить сразу же, еще в нынешнем году, то есть в этом мире: таковы люди земные. Они желают все хорошее получить поскорее, во время жизни на земле, и не могут ждать "будущего года", то есть будущей жизни. Пословица: "Лучше синица в руках, чем журавль в небе" - для них значит больше, чем все Божьи свидетельства о будущих благах. Но Нетерпение очень скоро все растранжирило, и остались при нем одни лохмотья - таков будет удел всех подобных ему людей, когда настанет конец мира.

Толкователь взял Христианина за руку и повел его в следующую комнату к костру, разведенному у стены. Рядом стоял человек, который старался потушить огонь водой, однако пламя, как ни странно, не уменьшалось, а наоборот - разгоралось все сильнее и ярче.

Христианин опять ничего не мог понять.

- Этот огонь символизирует действующую в сердце человека благодать. Тот, кто заливает огонь водой, - сатана. Ты же видишь, что пламя пылает все сильнее и жарче, несмотря не неимоверные усилия сатаны. Сейчас ты поймешь, почему.

И он указал на другого человека по другую сторону стены, который держал в руках сосуд. Беспрерывно и чтобы его никто не заметил, подливал он в огонь масло.

Христианин захотел понять смысл увиденного.

- Это Христос, Который постоянно поддерживает действие Своей благодати в сердце человека, - пояснил Толкователь. - Поэтому, несмотря на все козни дьявольские, Он хранит спасенную Им душу. А то, что Он стоит за стеной, означает, что трудно искушаемому увидеть, как и кем поддерживается в нем действие благодати.

Мистер Элис - один из десяти самых богатых людей в мире. Скажу вам вот что: вы и о других девяти ничего не слышали. Их имена не появятся ни в одном из списков ста самых богатых людей мира.

- Чудо что за человек! Дожить до этих лет, ничего не обретя и ничего не растеряв в жизни, это просто трогательно. Вчуже радуешься, глядя на него. Такая цельная, чистая, неиспорченная душа! Честное слово, мистер Кленнэм, рядом с подобной невинностью начинаешь сам себе казаться безнадежно пустым и развращенным. Впрочем, я, разумеется, говорю только о себе. Вы другое дело, вы тоже человек правдивый.
- Благодарю за комплимент, - сказал Кленнэм, испытывая все большую неловкость. - А вы разве нет?
- Как вам сказать, - отвечал его собеседник. - Если уж пошло на откровенность, то не вполне. Впрочем, я и не такой уж бессовестный обманщик. Купите у меня картину - и между нами говоря, вы заплатите за нее больше, чем она стоит. Но купите картину у другого - у какого-нибудь знаменитого маэстро, перед которым я щенок, и можете быть уверены: чем дороже с вас спросят, тем больше обманут. Все так делают.
- Все художники?
- Художники, писатели, произносители патриотических речей, все вообще, кто торгует на общественном рынке. Дайте десять фунтов любому из моих знакомых - и он вас обманет на десять фунтов; дайте тысячу - на тысячу обманет; десять тысяч - на десять тысяч. По деньгам и товар. А хорошо все-таки жить на этом свете, - с воодушевлением воскликнул Гоуэн. - На этом веселом, чудесном, замечательном свете!
- Мне казалось, - сказал Кленнэм, - что принципом, о котором вы говорите, руководствуются главным образом...
- Полипы? - перебил Гоуэн со смехом.
- Политические деятели, которые снизошли до управления Министерством Волокиты.
- Ах, не будьте суровы к Полипам! - сказал Гоуэн, снова засмеявшись. - Они все славные люди. Даже бедняжка Клэренс, который родился, чтобы восполнить недостаток идиотов в семье, - хоть и болван, но очень милый и симпатичный болван. И черт побери, вы не поверите, до чего он толково разбирается в некоторых вещах.
- Да, пожалуй, не поверю, - сухо ответил Кленнэм.

Наружность миссис Дженерал, включая ее юбки, игравшие тут не последнюю роль, производила внушительное впечатление: всего было много, все шуршало, все казалось массивным и величественным. Держалась она всегда прямо, твердой рукой натягивая бразды Приличий. Она могла бы подняться на вершину Альп и спуститься в недра Геркуланума - что и делала не раз, - не измяв ни единой складочки платья, не переколов ни единой булавки. Если ее лицо и волосы казались присыпанными мукой, словно она жила на какой-то сверхаристократической мельнице, то дело было не в пудре и не в седине, а скорей в ее известковой природе. Если ее глаза смотрели без всякого выражения, то это потому, что, должно быть, им нечего было выражать. Если на лбу у нее почти не было морщин, то это потому что его никогда не бороздил отпечаток какой-либо мысли. Холодная, восковая, потухшая женщина - которая, впрочем, никогда не светила и не грела.
У миссис Дженерал не было собственных мнений. Ее метод шлифования ума заключался в том, чтобы уничтожать способность к собственным мнениям. В голове у нее было устроено нечто вроде замкнутой железнодорожной колеи, по которой кружили маленькие поезда чужих мнений, никогда не сталкиваясь и никогда друг друга не перегоняя. При всей своей приверженности к приличиям она не могла бы отрицать, что не все так уж прилично в этом мире; но у миссис Дженерал был свой способ отделываться от непорядков; она поворачивалась к ним спиной и делала вид, что их нет. Это входило в ее систему шлифования ума - все затруднительное затолкать подальше в ящик, запереть на ключ и сказать, что этого не существует. Самый легкий выход и безусловно самый удобный.
В разговоре с миссис Дженерал нужно было избегать всего, что могло ее шокировать. Несчастья, горести, преступления - все это были запретные темы. Страсть должна была замирать в присутствии миссис Дженерал, а кровь - превращаться в воду. А то, что за вычетом всего упомянутого еще оставалось в мире, миссис Дженерал почитала своей обязанностью покрывать густым слоем лака. Обмакнув самую маленькую кисточку в самую большую банку, она покрывала лаком поверхность каждого предмета, который предлагала вниманию своих воспитанниц. Чем больше трещин было на этом предмете, тем усерднее миссис Дженерал его лакировала.
Лак был в голосе миссис Дженерал, лак был в каждом ее прикосновении, лак источала, казалось, вся ее особа. Даже сны ей снились лакированные - если только она видела сны, покоясь в объятиях святого Бернара, под его гостеприимной кровлей, укрытой пушистым снегом.

Добиться уважения от подчиненных можно только, если - кха - держать их на расстоянии, и - кхм - смотреть на них сверху вниз. Сверху вниз.

Именуюсь я Октавом, одеваюсь в АРС. Я рекламист: да да, это именно я загаживаю окружающую среду. Я – тот самый тип, что продает вам разное дерьмо. Тот, что заставляет вас мечтать о вещах, которых у вас никогда не будет. О вечно лазурных небесах, о неизменно соблазнительных красотках, об идеальном счастье, подкрашенном в PhotoShop'e. Зализанные картинки, модные мотивчики. Но когда вы, затянув пояса, соберете денежки и купите наконец машину – предел ваших мечтаний, она моими стараниями давным давно выйдет из моды. Я ведь иду на три круга впереди вас и, уж будьте уверены, позабочусь о том, чтобы вы чувствовали себя облапошенными. Гламур – это праздник, который всегда с другими – не с тобой. Я приобщаю вас к наркотику под названием «новинка», а вся прелесть новинок состоит в том, что они очень недолго остаются таковыми. Ибо тут же возникает следующая новинка, которая обратит предыдущую в бросовое старье. Сделать так, чтобы у вас постоянно слюнки текли, – вот она, моя наивысшая цель. В моей профессии никто не желает вам счастья. Ведь счастливые люди – не потребляют.

Прежде у нас продавали до шестидесяти сортов яблок, ныне осталось только три – голден, зеленые и красные. Прежде кур выращивали три месяца, ныне яйцо и курицу на полке супермаркета разделяют всего 42 дня – и каких жутких 42 дня! 25 птиц на один квадратный метр, откорм антибиотиками и анксиолитиками. До семидесятых годов нормандские камамберы разделялись на 10 вкусовых категорий, ныне их максимум три из за введения стандартов на стерилизованное молоко. Это, конечно, не твоих рук дело, но это твой мир. В кока колу (10 миллиардов франков на рекламу в 1997 г.) больше не кладут кокаин, зато подмешивают фосфорную и лимонную кислоты, чтобы создать иллюзию утоления жажды и привыкание к этому напитку. Молочных коров откармливают специальным бродильным силосом, от которого у них развивается цирроз, и тоже напихивают антибиотиками, порождающими новые виды резистентных бактерий, что сохраняются и в говядине; я уж не говорю о костной муке, вызывающей коровье бешенство, – об этом достаточно много пишут в газетах. В молоке таких коров полно еще и диоксинов, которые они съедают вместе с травой. Разводимую в искусственных водоемах рыбу кормят рыбной мукой (такой же вредной для них, как костная мука для скота) и опять же антибиотиками… Зимой трансгенная клубника даже не замерзает благодаря гену, заимствованному от рыбы из северных морей. Генетики – большие умельцы! – скрещивают кур с картофелем, скорпионов с хлопком, морских свинок с табаком, табак с латуком, а человека с помидором.
Наряду с этим все больше тридцатилетних заболевают раком почек, матки, груди, прямой кишки, щитовидки, желудка, яичек, и врачи не знают причины этой напасти. Болеют даже малые дети: в больших городах резко возросло количество лейкемий, опухолей мозга и эпидемий бронхиальных заболеваний… Как считает профессор Люк Монтанье, появление СПИДа объясняется не только передачей вируса (который он сам и открыл), но еще и дополнительными факторами, «связанными с современной цивилизацией», а именно: с загрязнением окружающей среды и питанием, которые, по его словам, ослабляют иммунитет и сопротивляемость организма. С каждым годом уменьшается количество спермы; под угрозой само существование рода человеческого.
И эта цивилизация зиждется на ложных желаниях, которые ты возбуждаешь и подогреваешь. Она обречена на гибель.
Там, где ты работаешь, циркулирует много разной информации; так, например, ты случайно узнаешь, что существуют сверхпрочные стиральные машины, которые, однако, не хочет выпускать ни один производитель; что какой то тип изобрел нервущуюся нить для чулок, но крупная фирма колготок откупила у него патент и похерила его; что патент на «вечные» шины тоже спрятан в долгий ящик, и это при том, что ежегодно на дорогах гибнут тысячи людей; что нефтяное лобби делает все от него зависящее, дабы затормозить распространение электромобилей (ценой загрязнения атмосферы углекислым газом, влекущего за собой нагревание планеты – так называемый парниковый эффект, который, скорее всего, и вызовет в ближайшие пятьдесят лет многочисленные природные катаклизмы и прочие беды – ураганы, таяние арктических льдов, повышение уровня моря, рак кожи, не считая нефтяных разливов); что даже зубная паста – совершенно бесполезный продукт, ибо зубам необходим только массаж щеткой, а паста всего лишь освежает дыхание; что все жидкости для мытья посуды абсолютно одинаковы, а главное, ее – посуду – отмывают вовсе не они, а машина; что компакт диски так же непрочны, как обычные виниловые; что фольга гораздо вреднее асбеста; что состав кремов от солнца не менялся со времен Второй мировой войны (несмотря на возросшее число заболеваний меланомой), так как эти кремы защищают от безобидного ультрафиолета типа В, но не от вредного, типа А; что рекламные кампании «Nestle», нацеленные на сбыт порошкового молока для младенцев в странах третьего мира, повлекли за собой миллионы смертей, так как родители разводили его сырой водой.
Царство рынка зиждется на сбыте товаров, а твое ремесло состоит в том, чтобы убедить потребителя выбрать из этих товаров самый недолговечный. Промышленники называют это «программированием морального износа». А тебе велено заткнуться и держать при себе свои переживания. Конечно, ты всегда сможешь заявить, как Морис Папон, что ничего не знал или что не мог поступать иначе, что пытался приостановить этот процесс, что вообще не обязан быть героем… Как бы то ни было, но за все десять лет ты ни разу не восстал против этой мерзости. Может, откажись ты от своей работы, дела пошли бы совсем иначе. Может, тогда вездесущая реклама, от которой уже тошнит, не уродовала бы мир, на дорогах не мелькала бы зазывная наружка, города обходились бы без фаст фудов на каждом углу, а люди просто гуляли бы по улицам и разговаривали друг с другом. Жизнь вовсе не должна была получиться именно такой, как сейчас. И ты вовсе не хотел этого искусственного кошмара. И не ты произвел все эти немобильные автомобили (2,5 миллиарда тачек на планете к 2050 году). Однако ты и пальцем не шевельнул, чтобы изменить мир в лучшую сторону. Одна из десяти заповедей гласит: «Не делай себе кумира и никакого изображения… Не поклоняйся им и не служи им…» Но ты, как и все остальные, впал в этот смертный грех и теперь застигнут на месте преступления. Ну а Божья кара давно известна – это ад, в котором ты живешь.

Тебе достаточно не включать телик и не ходить больше в Макдоналдс; ведь не я виноват во всем этом дерьме, оно ваше – это дерьмо, это вы покупаете «найки» и прочие шмотки, сделанные индонезийскими рабами! Легко проклинать систему, которую вы же сами и раскручиваете! И вообще, хватит делать из меня маньяка под тем предлогом, что я гонюсь за бабками! Да, от некоторых вещей и меня с души воротит. Но мне противен не отбор белых девиц для съемок, потому что тут мы бессильны: настоящие расисты – потребители, а не рекламодатели. И не манипуляции с покойниками: образ великого художника никогда не принадлежал ему одному, все гении переворачивались в гробу еще при жизни. Нет, мой юный Гуччи, меня приводит в ярость другое – всякие новомодные праздники, придуманные рекламистами, чтобы заставить людей покупать еще и еще; мне осточертело смотреть, как моя семья клюет на все эти мерзкие уловки; ну Рождество – ладно, куда ни шло, но ведь теперь нам навязали еще и Праздник Матерей (спасибо маршалу Петену!), Праздник Отцов, Праздник Бабушек имени одноименного кофе, Хэллоуин, Праздник святого Патрика, День святого Валентина, русский Новый год, китайский Новый год, Дни «Nutrasweet» и «Tupperware» и еще черт знает что! Скоро в календаре пустых дней не останется, всех святых заменят на 365 логотипов!

Проблема современного человека не в том, что он зол. Напротив, в большинстве случаев он по чисто практическим соображениям старается быть добрым и любезным. Просто ему не нравится скучать. Скука приводит его в ужас, тогда как на самом деле нет ничего более полезного и благотворного, чем хорошая ежедневная доза ничем не заполненного времени, долгих минут безделья, пустоты, тупого оцепенения в одиночестве или в кругу себе подобных. Октав понял это: истинный гедонизм – вот что такое скука. Только она позволяет услаждаться настоящим, однако люди поступают с точностью до наоборот: они бегут от скуки, ищут от нее спасения у телевизора и телефона, в кино и в Интернете, в видеоиграх и модных журналах. Они перестали участвовать в том, что делают, и живут как бы в другом измерении, словно стыдятся просто дышать – здесь и сейчас. Человек, который смотрит на телеэкран, или участвует в интерактивных опросах, или звонит по сотовому, или играет на своей «PlayStation», – не живет. Его здесь нет, он ушел в иной мир. Он вроде бы и не умер, но и не жив. Интересно было бы подсчитать, сколько часов в день мы отсутствуем в реальной действительности и сколько времени пребываем в Зазеркалье. Ручаюсь, что все измерительные приборы зафиксируют наше отсутствие («Абонент недоступен в данный момент!»), и нам трудненько будет разубедить их. Люди, критикующие индустрию развлечений, имеют дома телевизоры. Люди, осуждающие общество потребления, имеют карточки «Visa». Ситуация необратима. Она не меняется со времен Паскаля: человек продолжает спасаться от страха смерти в развлечениях. Просто оно, развлечение, стало таким всемогущим, что заменило самого Бога. Так как же избежать развлечений? Бороться со страхом смерти.
Мир ирреален – за исключением тех моментов, когда он скучен.

В шестнадцать лет я мечтал покорить мир, стать рок-звездой, или знаменитым киноактером, или великим писателем, или Президентом республики, или - в крайнем случае - умереть молодым. Мне двадцать семь, а я уже o перегорел: рок - слишком сложно, в кино не протыришься, все великие писатели мертвы, республика погрязла в коррупции, а со смертью мне теперь хочется встретиться как можно позднее.

Все было слишком прекрасно. С идеальными парами надо держать ухо востро: они слишком собой любуются; они натужно улыбаются, словно делают рекламу новому фильму на Каннском фестивале. Что плохо в браке по любви – он сразу берет слишком большую высоту. Единственная удивительная вещь, которая может произойти с браком по любви, – крушение. А иначе – что? Жизнь кончена. Мы побывали в раю, еще не начав жить. Так и сиди до самой смерти в одном и том же прекрасном фильме с одними и теми же безупречными исполнителями. Это не жизнь. Когда имеешь все и сразу, рано или поздно начинаешь ждать катастрофы как избавления. Уповать на беду.

Самая прекрасная женщина – здоровая женщина. Я люблю, чтобы от подруги веяло здоровьем! Пусть ей хочется бегать, хохотать, нажираться до отвала! Зубы – такие же белые, как белки глаз, рот свежий, как большая постель, губы-вишни, каждый поцелуй которых – райское наслаждение, кожа тугая, как тамтам, груди круглые, как игральные шары, ключицы хрупкие, как цыплячьи крылышки, ноги золотистые, как Тоскана, попка выпуклая, как детская щечка, и главное, главное – НИКАКОЙ КОСМЕТИКИ. От женщины должно пахнуть молоком и потом, а не духами и сигаретами.
Самый надежный тест – бассейн. У бассейна ясно, кто есть кто: интеллектуалка уткнется в книгу в купальной шапочке, спортсменка устроит матч по водному поло, склонные к нарциссизму позаботятся о загаре, подверженные ипохондрии намажутся защитным кремом… Если женщина у бассейна боится намочить волосы, чтобы не испортить прическу, – бегите прочь. Если она с хохотом прыгает в воду – прыгайте следом.